У человека есть удивительное качество – память. Меня она уносит в то далекое и трудное время, когда была война. Я была совсем маленькая и не понимала все опасности и трудности, что легли на плечи старшего поколения. Но один эпизод запомнила навсегда. Мне было около трех лет, когда советские войска освобождали село Солдато-Александровское.
Жили мы на улице Калинина, в большом кирпичном доме. Его построил мой дедушка Кузнецов Георгий Андреевич. Он был организатором и создателем местного кирпичного завода, за что в 1937 году был арестован как враг народа. Немцы несколько раз во время оккупации пытались вселиться к нам. Но мама сильно простудилась, температурила, была в жару, покраснела. И немец на воротах написал «Tif». И все обходили дом стороной.
Когда началось отступление, мы побежали спрятаться в подвал к дяде. Его хата стояла почти напротив, а огород выходил к реке. Помню, как сильно загрохотало, сверху посыпалась земля, и мы поспешно стали выбираться из подвала. Когда открыли дверь, перед нами была глубокая воронка – это рядом с нашим подвалом упал снаряд. Я плакала и просилась назад: в спешке я потеряла платочек и непременно хотела его найти. Меня не пускали. Мы прижались к стене. Отсюда был вид на поселок совхоза «Заря». Летали самолеты, фонтанами в разных местах поднималась земля от взрывов. Было страшно. Именно в этом бою был сбит самолет Малашенко. Ему сейчас установлен памятник в этом поселке. Моя мама всегда удивлялась, когда я уже позже рассказывала события этого дня, что я так точно все помню. В детстве я панически боялась грома и всегда пряталась под одеяло, когда начиналась гроза.
Другой эпизод мне рассказала бабушка. Однажды в калитку постучал немец. Он жестами показывал на курицу и повторял: «Матка, камрад, пуф- пуф». Бабушка поняла, что его товарищ ранен и его надо покормить. Бабушка запротестовала, она указывала на меня и объясняла, что курицы (а их было всего две) несут яйца для ребенка, но он снял с плеча автомат и направился во двор. Тогда бабушка сдалась, сама поймала курицу, зарубила, ощипала и сварила. А немец сидел на улице и ждал. Когда бабушка вынесла на тарелке курицу, он потребовал другую тарелку, накрыл ею курицу и ушел. Вечером снова раздался стук в калитку. Немец протягивал бабушке две чисто вымытые тарелки и говорил: «Камрад… нихт, нихт…». Он скрестил на груди руки и поднял глаза к небу, а по лицу катились слезы. Рассказывая об этом, бабушка всегда говорила: «А какой красивый мальчик, какой молодой, нет, он не мог убивать». Теперь- то мы знаем, что не все немцы были фашистами, а тогда это была запретная тема, и бабушку осуждали за то, что она жалела этого немца.
Более осознанно запомнились послевоенные годы. В селе один колхоз. Нет работы, нет денег, нет еды. Раннее утро, мама и бабушка везут тачку, где сижу я и держу чайник с водой. Ладошкой закрываю носик чайника, вода льется в ладошку, мне щекотно, я смеюсь и слизываю капельки. Едем далеко, за элеватор: там давали по клочку земли, где сажали кукурузу и свеклу. Целый день взрослые пропалывают, а я сижу в шалашике (три палки, сверху какая-то тряпка, чтобы была тень). Жарко, скучно, хочется есть, поэтому пью воду. Мама пугает, что будет болеть животик. Тогда я рву маковые головки, сурепку, «калачики». По дороге домой засыпаю, открываю глаза на следующее утро.
Иногда колхоз обращался за помощью к жителям: собирать хлопок (его тогда у нас выращивали), полоть свеклу, собирать колоски. Плата была привлекательная: на обед давали гороховый суп или затирушку (здесь можно было брать добавку) и пшенную кашу. Мама одевала кофточку с длинными руками и с резинками на запястьях, во время обеда оттягивала резинку и кидала туда кусочки каши. А вечером вытряхивала кашу из рукава. Какая была радость, какая вкуснотища! А если приходилось работать на току, когда убирали пшеницу, то был праздник. Ведь пшеница почему-то попадала в обувь, чуть-чуть в карманы. У нас была мельничка, прибитая к доске, ее клали на табуретку, и мы с бабушкой мололи пшеницу и пекли оладушки, я и сейчас помню их вкус. У подружки мама работала на элеваторе и иногда приносила жмых. Какие мы были счастливые, если девочка, вынув изо рта кусочек жмыха, давала пососать и кому-то из нас. Притом следила, чтобы не откусывали.
Когда стали жить чуть лучше, мама на праздники покупала стакан сметаны, ничего вкуснее в то время я не ела и всегда думала, что когда вырасту, то буду есть одну сметану.
Я была еще в дошкольном возрасте, когда мама работала в селе Михайловка, где с соседками убирала кукурузу. Они и ночевали там в сарае. Скучая по маме, я ходила к ней (тогда мы жили уже на улице Крупской). Шла одна, пела песни, рвала боярышник. Иногда меня догоняла телега, возница обязательно подвозил и обо всем меня по дороге расспрашивал, я ему читала стихи. Помню, что он очень смеялся, наверное, моей наивности. Вечером женщины ставили на костер котел и варили кукурузу. Парилась она долго, но ее было так много, что можно было есть сколько хочешь.
Играть я особенно не любила. У меня не было даже куклы. Любила мечтать: о вкусной еде и путешествиях. О еде понятно, а к путешествиям, я думаю, меня склонял Фенимор Купер. У нас была его книга. Многочисленные иллюстрации волновали моё воображение. Мне тоже хотелось побывать в Америке.
Младший брат мамы работал электриком, каждую зарплату он давал мне пятнадцать копеек. Это было целое состояние. Пять копеек стоил билет в кино, а за три-четыре копейки можно было купить книжечку из серии «Мои первые книжки». Я любила ходить в книжный магазин. Он располагался в начале улицы «17-й партсъезд» (сейчас там Дом быта). Там я еще до школы познакомилась с творчеством Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Никитина, Плещеева, Тютчева. Это и заложило основу моей будущей профессии и любовь к литературе.
Историю записала Лилия Иосифовна Стукал.
.jpg)