Чумаченко Алексей Семенович, полковник, политрук. После войны жил в Ставрополе.
Письмо от 30 апреля 1945 года
30.4.45 г.
Здравствуй, Ольгушка моя родная и любимая!
В своем письме от 18 ч. ты удивляешься, как будто я сомневаюсь, поедешь ли ты со мной. Нет, я не сомневаюсь, но если придется куда далеко ехать, мне бы не хотелось тебя срывать с работы и жилья. Но пока не видно, что придется ехать далеко, по всей вероятности будем мы либо здесь, либо поедем дальше на Запад. Если я буду поездом через Москву, то все равно, не раньше 20.5. Тебе же я уже писал об Игорьке, что желательно его отправить числа 17–18 мая, о чем ты сможешь договориться со школой. Это на случай, если я буду проездом в Москве в двадцатых числах, то ты уже Игорька устроишь. Но, Оленька, волноваться не надо, неожиданно тебя мой визит не застанет, все успеем сделать вовремя. Вернее же, что мой проезд через Москву не состоится, тогда ты отправишь спокойно Игорька и к 1.6.45 г. ты будешь готова ехать ко мне с тем, кто за тобой приедет. Дорику скажи, чтобы он до выезда в колхоз устроился, где считает нужным со своими вещами и по возвращении оттуда переходил жить либо в общежитие, либо в другое место. Надеяться на встречу со мной пусть пока оставит, т. к. я вернее, что не буду проездом через Москву.
Нет, моя любимая Оленька! Наша встреча у меня обязательно должна произойти и допускать, что этого не будет,.. не надо. Конечно, ты права, что уже сейчас хочешь быть готовой к поездке, сейчас собираешься. Я же давно готов тебя встретить. Я много думал даже о том, что я, при поезде тебя встречать, уже решу вопрос окончательного оформления нашей счастливой жизни. В моих документах ты значишься: жена Чумаченко Ольга Дмитриевна, сын Дориан, сын Игорь, дочь Лариса. Но в твоем паспорте, как мне помнится, нет записи бывшего. Если так, то мы на обратном пути из Каунаса, в последнем городе перед границей (советском) сделаем нужную запись, и в части ты будешь с той фамилией, о которой мы давно мечтаем. Вот что появилось у меня в голове за последние дни в ожидании тебя. Если бы говорить о других мыслях, то бумаги не стало бы. Но они все направлены к тебе, моя родная супруга.
Еще одно меня тревожит: я даже не знаю, в каком управлении и отделе ты сейчас работаешь, не знаю, к кому обратиться с официальным отношением о тебе. Ко времени отъезда нашего бойца я что-нибудь придумаю, но ждать от тебя сообщения об этом, к моменту его отъезда, будет поздно.
Да, прими к сведению, что передачу я не сделал, т. к. боец отъездом задержался и будет у тебя к 10 мая с письмами, о которых я говорю, для отъезда. В предыдущих своих письмах я тебе писал о возможных путях твоего отъезда ко мне. Будь здорова и уверена в скорой нашей встрече. Крепко обнимаю и горячо тебя много раз целую. Твой Алексей.
Письмо от 5 мая 1945 года
5.5.45 г.
Здравствуй, моя родная Оленька!
Сегодня я безумно счастлив: получил твой большой пакет с фотографиями. В дороге их немного измяли, но это чепуха. Я не могу наглядеться на тебя. Кажется, что ты вот сейчас заговоришь, или обернешься ко мне (где ты снята в профиль). Все мои друзья, все офицеры, видевшие снимки, восхищаются вами, мои вы родные. Шур даже загрустил и с досадой сказал: «Почему это не может сделать моя Галина?». Я ответил: «Потому, что Вы ее об этом не просили, да и вообще друг другу редко пишете». Он умолчал, ничего не сказав. Долго я любовался твоими фотографиями. Я был сильно взволнован. Походил во дворе и снова стал рассматривать твой образ. Теперь для меня эти фотографии будут ежедневной пищей: не посмотрю на них несколько раз – не смогу ничего больше делать.
Получив твои замечательные фотографии, я еще больше загорелся желанием поскорее увидеть тебя в своей части, рядом со мной. И я ни на что не посмотрю, но добьюсь, чтобы ты была скоро со мной. Это письмо я передаю тебе через своего старшего сержанта Бойкова; в письме вложены те документы, что для тебя нужно: удостоверение о зачислении на работу и письма к Бодрову об отпуске тебя ко мне в часть. Только ты не удивляйся, что документы подписаны не мною; так будет надежнее, чтобы некоторые не заподозрили в них личного моего пристрастия, как мужа.
Посылаю также тебе и отпускной билет. Ты по получении его сейчас же пойди вместе со ст. сержантом Бойковым к коменданту, возьмись на учет как будто ты прибывшая, место жительства укажешь свой адрес. Перед выездом ты снимешься с учета у коменданта. Все это необходимо для того, чтобы в Москве не брать для выезда пропуск в милиции, чтобы легче было взять билет на вокзале (хотя его ты можешь получить по броне НКФ, что ты и сделай обязательно); он нужен в пути по ж. д. и особенно при переезде границы. Отпускным билетом нигде не фигурируй, кроме как в комендатуре в Москве и в дороге, а остальные бумажки используй для того, чтобы тебя отпустил НКФ. Если тебе удастся сохранить комнату – хорошо, но если много будет волынки – плюнь, пусть остается, она не решает судьбы нашей жизни. Нужно будет, снова получим в Москве и еще лучше. Но только ты права: там, где будет жить бывшая, я не буду устраиваться. Посылаю тебе еще в помощь письма т. Шура в Куйбышевский РК ВКПб. Ты пойди с ним к т. Стильбанс (она), передай его и пусть она позвонит т. Бодрову об отпуске тебя из НКФ к мужу в армию. Только меня просил Шур тебя предупредить, чтобы ты не проговорилась, что ты его знаешь, что зимой был в Москве, что ты знаешь его жену Галину Лазаревну. Можешь сказать, что Шур служит вместе с твоим мужем, а кто он – ты не знаешь. Думаю, что это письмо поможет, т. к. Стильбанс и к Звереву ходит и звонит ему по линии Райкома. Если её нет в райкоме, то тебе там скажут, где она, она, может быть, перешла в МК ВКПб, тебе скажут телефон, и ты созвонишься, чтобы увидеться.
Если с освобождением от работы ты все устроишь, то тогда будешь отъезжать ко мне со ст. сержантом Бойковым. Он от меня имеет поручение тебя сопровождать ко мне в часть. Да, может быть в НКФ тебе будут давать какие командировки в ответ на письмо из нашей части, то ты не отказывайся их брать, бери, а ехать будешь по отпускному билету.
Выезжая, снимись с партучета, возьми с собой паспорт, забери с собой мой аттестат из военкомата.
С собой бери только необходимую для тебя одежду и обувь. Постели не бери: подушки у меня есть, одеяла есть, можешь взять пару простынь, у меня их есть четыре. … Я уже не напоминаю тебе о том, что к отъезду ты, конечно, устроишь Гарика и определишь вещи наши так, как найдешь необходимым.
Теперь, как ехать ко мне?
Из Москвы надо брать билет в прямой вагон Москва-Вильно и больше никуда билета не бери. То же я скажу и ст. сержанту Бойкову. В Вильно вы сойдете, вещи сдадите в камеру хранения, а сами пойдете по адресу на квартиру: Сигизмундовская улица дом 24 (это около реки Вилия), спросите Чужую (её, старушку, это ее фамилия), или Фельдман Маню (её названная дочка) и отдадите кому-либо из них письмо мое, то, что я тебе посылаю, и там вас приютят любо до моего приезда, либо укажут, куда следовать. Все это я делаю вот из каких соображений: если мы никуда не тронемся в другое отдаленное место, то я сам приеду тебя встретить в Вильно на указанной квартире и потом вы приедете со мной в часть. Если же за то время, как я тебя ожидаю, мы переедем, то на указанной квартире будет мое письмо, куда вам следует ехать, чтобы попасть в часть. Я прикажу Бойкову, и ты учти, что в Вильно вы должны быть не позже 31 мая – 1 июня. Я туда приеду 1 июня и на второй день ожидать не смогу, т. к. мне, я уверен, ехать в Вильно для предполагаемой мною цели не разрешат и мне придется делать это украдкой и спешить возвратиться в часть
Ты обязана быть во что бы то ни стало в Вильно 31 мая. Значит, из Москвы надо выехать раньше на 4–5 дней, если не прямым вагоном, на три дня, если прямо в Вильно. Выходит, что день твоего отъезда должен быть 25–26 мая в первом случае, или 27–28 мая во втором случае.
Как видишь, моя родная Ольгушка, я не допускаю и мысли, чтобы ты не только не смогла выехать, но что ты выедешь в не указанное мною время. Значит с Гариком ты должна устроиться не позже 25 мая. Срок жесткий, но пойми, чем дольше нам тянуть, тем опаснее, что я могу неожиданно куда нибудь быть переброшенным, и ко мне тебе будет труднее добираться. Учти это и точно выдержи срок. Да и к тому же мне безумно хочется приехать машиной, лично тебя встретить, привезти в часть и этим облегчить твое путешествие. Без твердых же сроков я этого не могу сделать, т. к. телеграмм ни я тебе, ни ты мне присылать в связи с твоим приездом мы не сможем.
Моя ты ненаглядная, любимая моя Оля! Кажется, я все здесь написал, что нужно сказать к твоему отъезду. Хочется быть спокойным и уверенным, что ты все сделаешь, как я тебе советую, хотя тебе и предстоит много трудностей, мытарств. Но, моя родная, я за все это тебе отплачу безумной к тебе любовью, и ты быстро отдохнешь после поездки.
Пусть тебя не смущают те документы, которые я тебе передал, и не стыдит то, что ты будешь работницей Военторга. Признаюсь, что конкретной тебе работы я еще не назначил, а в документах написал, лишь бы был мотив. Знай это и не смущайся ни перед кем. Главное – наша встреча, а остальное приложится само собой.
Еще забыл одну деталь. Когда приедете в Вильно ночью, то побудьте в вокзале до утра и потом будете искать квартиру по указанному мною адресу: ночью по Вильно ходить опасно.
И последнее: я нахожусь в момент отъезда Бойкова в Москву в гор. Фридланд, юго-западнее гор. Инстербурга км 50, по подробной карте ты можешь посмотреть и представить. Отсюда мне на автомашине придется выезжать тебя встречать в Вильно за 350 км. Но это меня не останавливает, я сделаю то, о чем тебе вот пишу в этом письме, смотри не подведи меня сроком, мною назначенным.
Передай письмо Дориану, пусть напишет, тобой передаст мне письмо. Успокой его в связи со своим отъездом.
Будь здорова и счастлива предстоящей скорой нашей встречей. Я с нетерпением ожидаю тебя и буду болезненно коротать оставшиеся дни до нашей встречи. Буду молить судьбу об удачной твоей поездке ко мне, письма последние тебе пошлю не позже 10 мая. Не волнуйся, моя радость, не расстраивайся, все будет в порядке.
Крепко тебя обнимаю, горячо и нежно тебя целую, мою родную супругу.
Остаюсь томительно ожидающий тебя, твой на всю жизнь, горячо любящий тебя и только твой Алексей.
Еще раз посмотрел на твои фотографии, поцеловал и закрыл альбом до завтра. До завтрашнего свидания. Целую, целую, твой Алексей.
Письмо от 8 мая 1945 года
8.5.45 г.
Здравствуй, мое счастье, моя дорогая Оленька!
Пишу тебе еще одно письмо к отъезду ст. сержанта Бойкова к тебе. Задержал его выезд потому, что с 8.5.45 мы собирались переезжать и где остановимся, мне неизвестно было. Теперь сегодня мы переехали во Фридланд, о чем я тебе писал в первом письме (толстый конверт). Вчера я получил твое письмо от 29.4.45 г., из которого видно, что ты уже целую неделю не получала моих писем и сильно волнуешься. Я понимаю, как это тяжело, как тоскливо, когда не знаешь «долго» (неделя – это долго при нашей аккуратной переписке) о самом дорогом человеке. Но верь мне, что у меня нет перерыва в посылке тебе писем больше 3-х дней и как исключение – 5 дней, когда трудный переезд. Может быть, это и попали те пять дней, когда я имел предыдущую перемену места расположения. Однако моих писем в итоге было к тебе очень много и мне даже сейчас хочется верить, что все же к празднику 1-го мая ты имела от меня хоть одно письмецо. Мне очень обидно за ненормальную пересылку наших писем. Я за эти дни, как стал уже ожидать скорого твоего приезда, потерял «покой и сон». Да еще то, что я не мог в течение последних трех дней послать Бойкова за тобой, меня сильно угнетало.
Теперь остается мне одно: верить, что ты удачно вырвешься из Москвы и в указанный мною срок прибудешь ко мне. Если мы здесь задержимся до твоего приезда, то ты увидишь, как я готовился тебя встретить: я стал жить в отдельной комнате от Шура, убрал как мог приличнее ее, не хватает только тебя.
Посылаю пока некоторые свои фото. Но скоро ты будешь видеть меня лично и очень подробно, как этого жду и я от тебя, но ты скоро будешь со мной обязательно. Только еще раз умоляю тебя: если только ты в указанный срок не будешь в Вильно, и мне и тебе будет очень трудно, ты обязана во что бы то ни стало быть там 31 мая, куда я приеду за тобой.
Теперь кое-что в связи с твоим отъездом: Бойкову я поручил достать в Москве шрифт на пишущую машинку для меня. Но денег я не имею, у нас марки. Оленька, я тебя прошу, если у тебя будет возможность, то дай Бойкову денег на приобретение этого шрифта руб. 400–500. Я сделаю машинку и потом за нее буду иметь до 10 тыс., если продать.
Передаю тебе кг 3–4 сахару, ты половину отвези с Гариком к родным, а вторую передай через Дорика Лорочке и скажи, что это ей передает папа, несмотря на то, что меня они перестали уважать.
Ольгушка моя, любимая моя, родная супруга! Как я сейчас изнываю по тебе, как трудно мне дождаться тебя, моя радость. И не потому, что у меня нет сил, а потому, что волнуюсь в связи с возможным отказом тебе НКФ в отъезде. Как будет тяжело сознавать, что свидание на этот раз не может удастся. Но я твердо надеюсь. Ты же нажми так, чтобы никто не удержался под твоим напором.
Оля моя! Я жду, жду тебя, у меня все настроено к встрече с тобой.
Не хочется ни о чем больше думать, только о тебе, моя радость жизни.
Будь здорова. Желаю счастливого пути ко мне. Буду считать дни, часы.
Обнимаю тебя крепко, крепко, целую горячо и страстно, так, как уже жаждут целовать тебя мои истосковавшиеся по тебе мои, безумно разгоряченные губы.
Только твой ... Алексей.
Мое счастье, моя горячая любовь. Целую, целую. Твой Алексей.
* Для увеличения картинки воспользуйтесь правой кнопкой мыши и выберите пункт «Открыть изображение…»
.jpg)